"Советское притяжение"

Совет Ветеранов органов государственной власти
Ленинградской области

Главному редактору «Советской России» В.В. ЧИКИНУ 

Уважаемый Валентин Васильевич! 20 ноября 2016 года – столетний юбилей русского советского поэта Михаила Александровича Дудина.

В своё время наша газета разоблачила подлый навет на него, о чем помнят многие читатели, которые знали его при жизни, а более молодые узнали и некоторые подробности про чёрный октябрь 1993 года. Помня об этом, писал я посылаемый Вам очерк о поэте. 
С наилучшими пожеланиями 

Эдуард Шевелёв

* * *

Выдающийся русский советский поэт Михаил Александрович Дудин родился 20 ноября 
(7-го по старому стилю) 1916 года в деревне Клевнево Нерехтского уезда Костромской губернии, ныне Фурмановского района Ивановской области в крестьянской семье. Согласно легенде, род их происходил из музыкантов, дудников, гусляров, ходивших по праздникам от села к селу, «чиня песни, плясы и музыку». Вопреки тому, а может, именно поэтому в его поэзии столь сильны мотивы верности родному краю, происхождению своему, всему Отечеству нашему: «Цвет глаз моих идет от матери. / Лишь только голову закинь, / И хлынет синь по белой скатерти / Снегов, сольется с синью синь». А в конце жизненного пути (он умер 31 декабря 1993 г.) с болью сердечной переживая «учинение распада» СССР, в «Моей молитве под новый, 1992 год» он писал: «Расторглась жизнь, распались времена, / Предатели сменили имена / И предали, и продали народ, / И получили злато наперёд», подчеркивая в другом стихотворении личную ответственность за происходившее: 

В моей душе свила гнездо беда
И вывела птенцов большой тревоги,
Которой захлебнулись города,
Мошенники, правители и боги.

И нет мне избавленья от беды,
И праздники веселием не красны,
И к радости потеряны следы,
И поиски прекрасного напрасны.

Там, где шумит базарная толпа,
Где на базаре немцу жулик ловкий
За доллары сбывает черепа
Моих друзей, убитых под Дубровкой. 

Воевать Михаил Дудин начал в двадцать два года на советско-финской войне, уже зарекомендовав себя многообещающим стихотворцем, печатаясь в газете пионерии «Всегда готов!», потом в газете «Рабочий край», а на фронте пробуя силы и в жанре сатирических листовок, забрасываемых во вражеский тыл от имени гарнизона советского Ханко: «Его высочеству, прихвостню хвоста её светлости кобылы императора Николая, сиятельному палачу финского народа, кавалеру бриллиантового, железного и соснового креста барону фон Маннергейму – Тебе шлём мы ответное слово! Короток наш разговор: Сунешься с моря – ответим морем свинца! Сунешься с земли – взлетишь на воздух! Сунешься с воздуха – вгоним в землю!» Окончив школу крестьянской молодежи и текстильную школу фабрично-заводского обучения, он хотел стать учителем, учился на вечернем отделении Ивановского педагогического института, но война позвала на фронт, и он поступает, как пишет: «Мы солдаты, Мы с тобой в ответе / За навоз земли и за Парнас...» 
Он словом и оружием защищал полуостров Гангут (Ханко) и город Ленинград, который вместе с однополчанами не сдал фашистскому врагу. Об этом будет написана им документально-суровая и задушевно-лирическая повесть «Где наша не пропадала», законченная 12 июля 1962 года в селе Михайловском, где он подолгу гостил у Семёна Степановича Гейченко, хранителя Пушкинского заповедника, среди вдохновляющих мест любимого поэта, кому посвятил немало строк, проникновенно утверждая: «Мы знаем это иль не знаем, / Хотим того иль не хотим, / Но он никем не заменяем / И навсегда необходим». 
С осознания роли Пушкина в поэзии и в истории начинал литературный путь и сам Дудин, осознание это углубляя и расширяя, сравнивая в одном из последних стихотворений поэта с «могучим дубом», что стоит «посередине поля» с «необозримой волей» и «ощущеньем вольности насытясь», «себе глаголет сквозь досаду / Обдуманный и взвешенный ответ: «Нет меж людьми в моих владеньях ладу? / И у властей согласья тоже нет». Но веру в высокое назначение человека на земле советский воин и советский поэт Дудин пронес через всю жизнь:

Я равновесья не встречал 
Прекрасного и скверны,
Соотношенья двух начал
Всегда неравномерны.

Но, как защита жизни, в нас
Живёт со дня творенья
Неиссякаемый запас
Любви и удивленья. 

Он жил свободно, мужественно, отважно, писал по сердечному зову, служил Русскому слову, как служил Отчизне, одарившей его пониманием этого слова, стремясь приобщить к нему поэзию многих земель, многих стихотворцев, переводя с украинского и молдавского, армянского и грузинского, балкарского и башкирского, с шведского и других языков – для того, писал он Кайсыну Кулиеву: «Чтоб мы воочию смогли / Иные видеть дали, / Как сыновья одной земли, / Одной земной печали. Чтоб наше слово мир, как цель, / Держало на примете, / Чтобы играло, как форель, / В Жилге при лунном свете»... 
Он защищал людей словом и делом, защищал по-солдатски, честно, открыто, верно. Отмеченный многочисленными званиями, наградами, премиями – двумя орденами Ленина, Октябрьской Революции, Отечественной войны второй степени, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, будучи лауреатом Государственных премий СССР, РСФСР, депутатом Верховного Совета РСФР, он кропотливо выполнял большие и сложные обязанности, никогда не шёл, как иные, ради титулов и знаков отличия на сделки с совестью, не хапал, не шкурничал, наоборот, все силы и много средств личных отдавал попавшим в беду людям и целым народам, к примеру, после землетрясения в Армении или пострадавшим от чилийской хунты. 
Он заботился о советской культуре, о ставшем родным Ленинграде. Маленькая памятная табличка на Аничковом мосту у щербин на граните, оставшихся от взрыва немецкого снаряда, – это предложил он. Патетические строки на стене Пискаревского блокадного кладбища и при входе в него – это написали Ольга Фёдоровна Берггольц и он. Скорбные и торжественные слова на памятнике у Средней Рогатки «900 дней – 900 ночей» и «Подвигу твоему, Ленинград» – это слова его. Создание Зеленого Пояса Славы по бывшей линии обороны города – это его идея, нынче с трудом оберегаемая из-за варварских порубок лесов тупыми капиталистическими хищниками, о чем он с болью писал:

Я узнаю печальные места
Былых времен 
    и памятных событий,
Надежно погребённых без креста,
Не нужных больше 
    в современном быте.
Я окружен молчанием могил
Однополчан, 
    не знавших отступленья,
Стоявших насмерть 
    из последних сил
На рубежах, 
    утративших значенье… 

Он был рыцарем чести, по-русски совестливым, чистым душой и поступками, сохранив до седых волос дар наивной поэтической души. Этим воспользовались хитрые подонки, прилепив его фамилию к гнусному «письму сорока двух», призывавшему в черном октябре 1993 года к расстрелу защитников Дома Советов. «Что же мне делать, Сашко?! – спрашивал со слезами он, тяжелобольной, едва выйдя из больницы, своего боевого друга по Гангуту Александра Андреевича Шевчука, узнав об этой подлости. – Мерзавцы! Мерзавцы!» 
Я тоже разговаривал с Михаилом Александровичем незадолго до кончины, в канун того года, и знаю, насколько мучился он («По морде, что ли, дать, но кому?!»), вняв все же советам друзей не ввязываться в спор с негодяями, заведомо бессмысленный, да и запоздалый, тем более силы его таяли на глазах. И хорошо, что наша «Советская Россия» восстановила правду, пусть и после смерти, а гадость ту надо именовать «письмо сорока», учитывая, что и Роберт Иванович Рождественский её не подписывал. Дудин же оставался последним великим поэтом Великой Отечественной войны, чьи строки громко звучали как прощание своего великого поколения, как напутствие молодым быть верными Советской власти:

Уходим... Над хлебом насущным – 
Великой победы венец.
Идём, салютуя живущим
Разрывами наших сердец. 

Он, ветеран войны, блокадник, певец фронтовой темы, много сделал для мирной жизни, работая на посту председателя Ленинградского комитета защиты мира в Доме дружбы на Фонтанке, сейчас кем-то цинично прихваченном. Из этого дома 5 января 1994 года однополчане, соратники, друзья, просто горожане проводили Михаила Александровича Дудина в последний путь. Проводили в ивановские места, в село Вязовское, чтобы, как писал самый близкий друг, поэт Сергей Орлов, «его зарыли в шар земной» – похоронили на тихом погосте, по сыновнему завещанию, рядом с могилой матери Елены Васильевны, где односельчане поставят ему мраморный крест. 

* * *

Познакомился я с Михаилом Александровичем в 1962 году, когда перешел из ленинградской комсомольской газеты «Смена» в собкоры «Известий». Однажды дверь в мой редакционный кабинет на Невском, 19, широко отворилась и на пороге, спросив «Можно?», появился высокий статный человек с выразительными, но не резкими чертами красивого лица, знакомого мне по фотографиям в книгах и телевизионным кадрам: да, это был Дудин. Умел он как-то запросто, не теряя возрастной дистанции, приближать к себе любого человека, устанавливать между ним и собой доверительные отношения. Тогда он принёс свои новые стихи, в следующий раз – статью о гангутцах, которые печатались с ходу в номер, и с тех пор мы встречались множество раз по различным общественным, государственным, да и личным поводам, и я не без зависти поражался, насколько просто, естественно, даже буднично сочеталось у него, сливалось воедино личное, творческое и высокое общественное, будь то хлопотливая депутатская деятельность, организация журнала «Аврора», куда он рекомендовал меня главным редактором, или выступления на заводе, по телевидению, на газетных и журнальных страницах, когда он заботился не о, как теперь говорят, «себе любимом», а о новом имени в русской поэзии, скажем, о талантливейшем Глебе Горбовском, справившем недавно уже и 85-летие, властями не замеченное, как нынче водится, если речь идёт о писателе именно русском. 
Великая Отечественная война и предварявшая её стратегически вынужденная советско-финская, стали для творчества Дудина единой отправной точкой и пожизненной точкой притяжения. В 1942 году на фронте его принимают в Союз советских писателей, а в следующие два боевых военных года выходят книги стихов «Фляга», «Военная Нева», «Стихи» (печатавшиеся в «Комсомольской правде»), поэмы «Волга» о сталинградских боях, «Костёр на перекрёстке» – в память о юных героях-краснодонцах, «Дорогой гвардии» – о собственной воинской дороге через Красное Село, Дудергоф, о встречах в дивизии генерала Симоняка, снова о гангутцах и обо всех тех простых людях, надевших солдатские шинели для защиты своей земли, о ком он гордо скажет: «Идут солдаты Родины – святые Чернорабочие войны». А в поэме «Цветам – цвести», написанной в предпобедном 1944 году, главный герой – всё тот же рядовой солдат – тоже вспоминает бои, но уже более умиротворенно, когда: «Свободным голосом запела / Его широкая душа». 
С фронтовыми воспоминаниями связана была литературная работа Михаила Александровича и в послевоенную пору. В 1951 году он вступает в партию и с еще большей целеустремленностью участвует в общенародном восстановлении порушенного войной. Также пишет вслед за такими традиционными для него поэмами, как «Хозяйка», «Вчера была война», «Передний край», звучащие по-новому – не то чтобы менее патетически, а философски углубленно, спокойно, и раздумчиво – поэмы «Учитель» – о школьных буднях, «Роватинекс» – о дружбе с немецким антифашистом, лирическую «Четвёртую зону» и, наконец, «Тепло» (1960) – о непреходящем значении ленинских идей и самом Владимире Ильиче, не просто «вожде мирового пролетариата», а гении исторически исполинского масштаба, стремившегося утвердить справедливость на земле, показавшего человечеству новые дали развития своего. С таких, расширенных в социальном плане, позиций написаны и последующие лучшие произведения Дудина – «Песня Вороньей горе», «Наши песни спеты на войне», «Песня дальней дороге», «Вдогонку уплывающей по Неве льдине», повесть «Где наша не пропадала», книга прозы о поэзии «Поле притяжения» (1981), где автор художнически обновляет жанры песни и письма, поднимая перед друзьями-поэтами и товарищами-однополчанами важнейшие вопросы современного бытия, а его «Грешные рифмы» явились свежими страницами в отечественной сатире, коими поэт напоминал об извечно классовой подоплёке жизни общества: «Живут же сукины сыны, / Своей не чувствуя вины, / Как будто есть одна вина / У Салтыкова-Щедрина»… 
Одним из первых почувствовал Михаил Александрович, куда клонится под крики о гласности горбачёвская «перестройка». Точно сейчас помню: приехал он в редакцию журнала «Аврора» и прямо с порога кабинета воскликнул: «Беда, Эдя! Доску Тихонова разбили!» Он говорил про мемориальную доску на доме, где с 1922 по 1944 год жил его старший товарищ, поэт Николай Семенович Тихонов – на углу Зверинской улицы и Большого проспекта Петроградской стороны, наискосок от стадиона имени В.И. Ленина, переименованного в 1992 году в «Петровский». Я сказал что-то о распоясавшихся в последнее время хулиганах, но он, не дав и договорить, в сердцах буквально крикнул: «Какие хулиганы, Эдя! Это сигнал громить советскую власть!!!» Он постоял несколько секунд, вскинул руку, словно к чему-то призывая, и уехал на ожидавшем такси, раздражённый, чуть растерянный, но в волнении своём подвижный, энергичный, каким обыкновенно бывал в особо ответственные минуты. 
Доску общими усилиями потом восстановили, однако предсказание его сбывалось – и сбывалось по давно задуманному кем-то зловещему плану. Повсюду, хоть и завуалировано поначалу, развернулась ревизия коммунистических идей, очернение советских символов, советских героев, о чём он с гневом говорил: «Сволочи, ну сволочи! Не могли подождать, пока мы, фронтовики, помрём. Руки на большие деньги зачесались!» Кто-то из нас – Дудин, конечно, в том числе – сопротивлялись, как могли, пробивались на радио, на телевидение, где выступали с предложениями о постепенных реформах социализма, организовывали собрания, публиковали «просоветские», по словам «демократов», статьи, стихи, памфлеты. Но ржа антисоветчины, неотступно проникавшая и сверху, и откуда-то сбоку, направляемая умелой рукой, разъедала общество, партию, государственные учреждения. Взволнованно трагедийны, но и твёрдо оптимистичны строки, написанные поэтом тогда:

Ах, Россия моя, Россия,
Песня жизни, отрада глаз!
Сколько раз тебя смерть косила
И – не выкосит в этот раз.
Или силою мы не крепки,
Иль талантами слабаки?
Зря торопятся наши девки
В иностранные бардаки.
Знаю я, что тебя тревожит, 
Как беда твоя велика.
И никто тебе не поможет,
Кроме русского мужика. 

Будем же помнить эти строки и их автора. Не зря ведь сегодня, в неправедных капиталистических условиях, сильнее и сильнее ощущается тяга к достигнутому в советской жизни. Поле притяжения людских душ ко всему советскому становится неизбежным и зримым. И, несмотря на стремление властей держать народ в рамках социальной разделённости, но с фарисейскими выкриками «Виват!» и одновременно с навязыванием тоскливого неверия в возможность что-либо в обществе изменить, вспомним завет поэта: «Всей страстью наполнения / Покой тоски круша, / Не прекращай волнения, / Живущая душа». 
Да будет так.

 

Эдуард ШЕВЕЛЁВ   Публикация с сайта «Советской России»



Санкт-Петербург,
ул Смольного д.3, каб.№3-75

(812) 539-51-62

Яндекс.Метрика