Если бы, да кабы…

Совет Ветеранов органов государственной власти
Ленинградской области

Ох,и верно

Откуда появился сюжет или виденье?

В редакцию пришли два парня. Сказали: «Я из Крыма, а я из Донбасса». Сергей привёз гуманитарную помощь из Крыма в Донбасс, а второй, Серёжа, здесь служит. Знали друг друга раньше. Вот, говорят: «русский человек да украинец задним умом силён». А что, если научится предсказывать события заранее? Тяжело, конечно, если бы… Вот откуда небольшая пьеска-картинка, бурлеск, видение, фантазия из 1953 и 1954 годов и родилась: «Если бы, да кабы…» Может некоторые страшные события не родились бы в 2014 году, если бы нашлись смелые, мужественные и умные люди, что предотвратили бы их ранее и на многие годы. Предлагаем вам нашу фантазию. Сергей Петров и Сергей Петренко. Держим связь. И ушли, а мы подумали, подумали, да и печатаем.

 

* * *

1953 год – 5 марта умер Иосиф Сталин. В последующие месяцы во главе ЦК КПСС встал Никита Хрущёв. Именно в это время, по его инициативе, было принято решение о передаче Крыма из состава России (РСФСР) в состав Украины (УССР). Непродуманность и поспешность решения во многом в будущем привела к драматическим событиям, произошедшим в 2014 году, которые и привели к лицемерным и надуманным «санкциям» против России, к жертвам в Донбассе. О событиях того года эта пьеска-фантазия и, как говорится в мудрой русской пословице, «сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам – урок!» А недобрым? Тоже урок, но с большим количеством шишек и жертв.

 

Действующие лица

 

Иосиф Сталин — Призрак

Никита Хрущёв — Первый секретарь ЦК КПСС

 

Президиум ЦК КПСС

Члены Президиума и участники совещаний

 

Вячеслав Молотов

Лазарь Каганович

Серго Микоян

Клим Ворошилов

Георгий Жуков

Алексей Косыгин

Нина Петровна (жена Хрущёва)

 

Англия

Уинстон Черчилль — премьер министр, консерватор

Клемент Эттли — лидер оппозиции, лейборист

 

США

Дуайт Эйзенхауэр — Президент США, генерал

Уильям Херст —  газетный магнат, миллиардер

 

Китай

Мао Цзэдун — Председатель КНР, генеральный секретарь ЦК КПК

Пэн Дэхуай — генерал, министр обороны Китая, прославился в войне с Америкой в Корее

 

СССР (Москва)

Ким — Председатель пролетарской группы «За чистоту ленинизма», рабочий

Шалевич Борис Львович — Председатель Совета группы «За ленинские нормы», доцент МГУ

Солдатик

 

Донбасс (1954 г.)

 

Иван Никифорович Иванко — солдат, ветеран, награждён медалью «За взятие Берлина», «За освобождение Варшавы»

Иван Иванович Иванов — солдат, ветеран, награждён медалью «За взятие Берлина», «За освобождение Варшавы»

 

Видения

(из фантастической серии «Если бы, да кабы…»)

 

Действие происходит в 1953 – 1954 гг.

Кремль, октябрь. Заседание Бюро Президиума ЦК КПСС.

Перед заседанием Молотов и Каганович сидят рядом.

Молотов: Ты знаешь, что этот эсер придумал отдать Крым Украине к 300-летию Переяславской Рады?

Каганович: Да, знаю, даже записку получил с просьбой, чтобы я поддержал, ведь на Украине тоже работал. Скажу, что корень виден: заполучить двадцать голосов, по крайней мере, первых секретарей украинских обкомов. Кресло шаткое. Мечется туда-сюда.

Молотов: Ну, к чему затевает этот передел? Только что устаканили границы.

Стремительно заходит Хрущёв. С подозрением смотрит на собравшихся.

Хрущёв: Ну, что, дорогие товарищи, записку получили, я думаю, поддержим акт глубокого интернационализма. Да, и для Украины будет поддержка, бандеровцев в лесах добивают. Проведём празднование 300-летия со дня присоединения Украины к России, вернее воссоединения. Я думаю, что голосование не требуется. Принимаем…

Молотов: Постой, Никита... С какого это перепоя такое решение принимаем? Что-то случилось? Давай тогда к Белоруссии Смоленск присоединим, к Эстонии — Псковскую землю, финнам — Кольский полуостров. Зачем эту кучу-малу устраивать. Только что войну окончили — жертв сколько!

Хрущёв: Да это и не присоединение вовсе, просто отдаём в пользование совместное. Да, это знак дружелюбия, нашего отношения к украинцам. Ведь они здорово воевали, товарищ маршал? (Обращается к Жукову).

Жуков: Отменно. Чего стоят Малиновский и Черняховский, Рыбалко и Лелюшенко. А Иван Кожедуб. Как свечки зажигал немецкие самолёты. Хотя и не знаю: кто из них чистый украинец (подумал). Да и полицаев и бандитов было предостаточно на Украине. Одних бандеровцев, что в спину стреляли красноармейцам, сколько. Вот и моего товарища генерала Ватутина застрелили. Впрочем, и у нас власовцы не одного нашего солдата уничтожили.

Но, в общем, все воевали здорово: и русские, и белорусы, и украинцы, и мордва с якутами, грузины…

Микоян (перебивает): Армяне тоже…

Жуков: Да все воевали, и награждать надо всех.

Хрущёв: Ну, товарищи, вот мы и награждаем.

Молотов: «Ты, Никита, подумай, какой ты пласт затрагиваешь, ведь Крым всегда был русским. Там князь Владимир крестился, православным стал».

Хрущёв (перебивает): Ты ещё эти штучки поповские вспомни. Придёт время, мы чучело последнего попа увидим.

Молотов (сердится): «Никита, есть же история. Крым в XVIII веке Потёмкин и Суворов завоевали. Русский Черноморский флот там появился. Орден Ушакова знаешь? Вот он и построил с другами его. А до этого там один турецкий флот был. Екатерина проехала, утвердила Крым в составе России».

Хрущёв: Ну, что мы бабьим подолом закрываемся. Крым наш, советский, социалистический.

Молотов: Да не бабьим подолом, а Крымскую войну в XIX веке, если читал Толстого, кто вёл? А Севастополь, кто защищал в сорок первом, сорок втором?

Хрущёв: Хватит нам прошлым защищаться, у нас впереди коммунизм без границ и наций.

Молотов: Но надо знать, какие претензии к нам придут из прошлого. Вот и по Кючук-Кайнарджийскому миру в 1773 году, когда Крым отходил к России, турки подсунули один параграф: когда Крым отойдёт от России к кому-нибудь, то Турция имеет право снова присоединить его к себе».

Хрущёв (раздражённо): Ну, что ты, Вячеслав, нас своими дипломатическими знаниями пугаешь? Где сейчас Турция? Сидит в кустах после войны и не рыпается.

Молотов: Мне хватит на мою жизнь, когда жёнушка моя с Голдой Меер, послом Израиля в Москве, решила Крым сделать еврейским, переселить туда из всей Европы евреев, как жертв, но Сталин сказал: «Нам своих жертв переселить туда — русских, украинцев, белорусов, да евреев наших советских, а жена твоя пусть в Казахстане, в лагере, посидит, покрепче подумает.

Каганович: Да ты и обрадовался поди, отдохнёшь дома?

Молотов: Обрадовался, не обрадовался. Но с тех пор хорошо понял: на чужой каравай рот не разевай, а то меня Сосо подальше Казахстана пошлёт, да и неправедно это.

Ворошилов: Никита, а может, давай, по-дружески обменяемся: мы Украине Крым, а они РСФСР Донбасс. Вот мой Ворошиловград раньше был Луганском и всегда в Россию входил. (Закрыв глаза, пропел голосисто: «Когда луганский слесарь Ворошилов водил полки по скошенным полям…») И ни у кого вопросов не было. А вообще-то тут была советская Донецкая Республика, и её тоже Украине передали. Зачем?

Хрущёв: Клим, ты же знаешь, надо было пролетарское ядро на Украине укрепить: она же вся хуторянская была.

Молотов: А зачем не объявили Новороссию отдельной советской республикой? Ведь если ты историю хоть немножко знаешь, то эти пустые в XVII и XVIII веках степи были не заселённы, и русские войска прошли на юг, чтобы у России был выход к морю, как Пётр через Балтику сделал. А затем эти земли заселили выходцами из Орловской, Воронежской, Брянской губерний, переселили из Сербии, Хорватии, Германии, Болгарии. Там вокруг Елизаветграда земля даже Новосербией называлась. Города-красавцы построили: Одессу, Херсон, Николаев, Мариуполь, Тирасполь, Севастополь. Флот Черноморский создаём, и здесь громадная область, то бишь губерния Таврическая, была создана и её вскоре назвали Новороссия, потому что это была, как бы новая Россия. Вот тут давай и создадим Новороссийскую Советскую Республику. Все будут довольны: русские, моряки и отставники, что здесь селились, ну и, конечно, немцы, украинцы, болгары, молдаване — все вместе, вся Россия, а нынче Советский Союз.

Хрущёв: Да, я-то про ту историю слышал, но мы же здесь ничего не меняем, а передаём, как в семье большой комод переставляют с места на место, и никто его своей собственностью не считает — всё общее.

Молотов: А как ты думаешь: почему всё-таки Сталин Львов передал Украине, хотя он никогда украинским городом не был, а был польским или австрийским? А почему Украине, а не Узбекистану. Буковину от Румынии тоже передал Украине? А почему Закарпатье, хотя оно было заселено русинами и Закарпатской Русью называлось, Украине отдал? А Измаил от Бессарабии, Молдовы тоже забрал? Ты понимаешь, что тем самым Украину к Советскому Союзу привязывал.

Хрущёв: Ладно, что спорить и додумывать историю, тем более, что, может, некоторые действия у Сталина и неправедны были.

Каганович: Ну, это ты, Никита, хватил. У Сталина, да и неправедные действия? Так далеко пойдёшь.

Хрущёв (испугался): Да, не об этом, а то, что нам работать в новых условиях и обдумывать надо по-новому. Ладно, если есть какие-нибудь сомнения ещё, давайте повременим, разведку запустим, проверим в стране, за границей: как к этому отнесутся враги и друзья, и соберёмся ещё раз.

Выходя, Микоян шепчет Молотову: «А мне главное, чтобы Армению не отдал Азербайджану. Ой, что будет тогда?»

Молотов (буркнул): Вот тут Турции и отдаст за Босфор.

Микоян (в испуге): Ты, Вячеслав Михайлович, не шути так.

 

Англия. 1953 г. Черчилль (август)

 Загородная резиденция премьер-министра Чекерс недалеко от Лондона, кабинет в старинном викторианском стиле. Несколько портретов великих англичан. Любил Черчилль государственных деятелей, верных словам: «Правь, Британия, морями!» Тут умный и коварный Дизраэли, рядом изворотливый Палмерстон, Ллойд Джорджа снял – упустил Советскую Россию. Зато висел Шекспир. Часто думал: «Как это он всё в человеке обнаруживал? Всё, верю ведь. Чистая правда. Вот во мне и Гамлет есть, и Яго. Ладно. Нынче мое дело писать мемуары.

Лакей (зашёл, докладывает) Сэр Клемент Ричард Эттли.

Черчилль: Да, какой он сэр, так, выскочка.

Лакей: Простите, сэр?

Эттли зашёл, чинно поклонился, ждал приглашения.

Черчилль сидел в кресле-качалке, закрыл ноги пледом. Перед ним столик с выпитой наполовину бутылкой коньяка, он дымил неизменной сигарой. Эттли поморщился, покачал головой, как бы разгоняя дым. Черчилль указал на кресло напротив и на пустой фужер.

Черчилль: Наливай коньяк, армянский, сам дядя Джо подарил, до сих пор храню, по-доброму вспоминаю. Хитёр и ужасен был. Даже я вставал, когда он заходил (захохотал). А вдруг ударит, как Иван Террибль сына посохом (проявил знание истории или картины, которую ему показывал Молотов).

Эттли брезгливо отказался.

Черчилль: Ну, чего пришёл-то, ведь не будешь проситься в кабинет министров (захохотал)?

Эттли: Нет, Уинстон, дела плохи. Мы вторая партия Британии, хотя тебе и проиграли в 1951 году, но ведь мы, лейбористы, за Великобританию. Индия отпала, хоть мы и Пакистан придумали, чтобы их расколоть. Африка трещит, короли и арабские шахи хотят из-под нас вывернуться. Европа дрожит, как лист, боится Советов, в Италии и Франции коммунисты рвутся к власти. Надо Советский Союз остановить, придумать ему войну, склоку, ссору  что ли внутри, организовать их.

Черчилль: Да, Эттли, проиграл ты в 1945 году нашу империю.

Эттли: (слегка возражает) Да ведь это при тебе всё и началось, Уинстон!

Черчилль: (ворчит) Зато я первый в Фултоне в 1946 году речь против коммунизма произнёс, покуда вы все там с Советами целовались.

Эттли: А кто всю войну вместе со Сталиным против Гитлера воевал?

Черчилль: Я же для Англии и старался. Я ведь знал: никто Англию не спасёт, кроме Советской России. Рузвельт только о процентах думал, чтобы на войне заработать. А вся Европа уже под Гитлера легла, и больше силы в мире не было, чтобы Германию остановить. Я бы тогда хоть с дьяволом союз заключил. Ты учти: у Англии никаких постоянных интересов и союзников нет, кроме тех, которые нам полезны. Ну, в общем, что там у тебя?

Эттли: Посоветуй, как Советы остановить, что сделать? Вот уже и водородную бомбу изобрели. Как их расколоть? Чем ослабить?

Черчилль: А какие там события? Думаешь, что сейчас у них важнее?

Эттли: Да вот собираются Крым передать Украине от России.

Черчилль: Постой, постой! Вот тут и надо бузу устроить, возмутиться: «Как это так, у России отбирают Крым?»

Эттли: Но это же у них в Союзе.

Черчилль: Какая разница… Надо создать волнения: Крым отбирают и Россию обижают! Провести у их посольств демонстрацию из бывших власовцев. Какого-нибудь князя замшелого найти, чтобы он кричал: «Вот, большевики опять Россию угнетают!»

Эттли: Не пойму! Ведь это же все у них происходит внутри.

Черчилль: Ну и какая нам разница. Кто знает, где там эта Украина. О, вот что, знаешь, надо объявить, что мы санкции против Украины объявляем, в ООН поставить вопрос, внести предложение об исключении Украины из ООН. Ведь этот мерзавец их в ООН протащил. Вот уж он вертел и Рузвельтом, и, надо признаться, мной. Да-да! Голосование провести в ООН.

Эттли: Но кто проголосует?

Черчилль: Да что ты, таких холопов найдётся сколько угодно. Вот Самоса на Гаити — мерзавец первостатейный. Как говорят американцы, мы тоже знаем, что Самоса — сукин сын, и себе отвечают: но это же наш сукин сын! (хохочет). А Чан Кайши на Тайване сидит, дрожит. Да он уже сейчас готов весь маодзедуновский Китай продать Америке. Вот вам и программка: санкции, демонстрации, шумиха в ООН, конгресс какой-нибудь провести в защиту России. Все впадают в экстаз, ничего не понимают, но возмущаются. Эх, учить вас некому… Ну, конечно, потрясти Ротшильдов — пусть раскошелятся. А у русских такого, как дядя Джо,  нет, начнут оправдываться, отставят идею, ослабят. Значит, слабы. А потом мы лет через 50 – 70 повторим, всё сделаем наоборот (задумался). Заглядывать слишком далеко вперед недальновидно. Эх, нас уже, пожалуй, не будет, но мы всегда против России должны выступать. (Налил бокал коньяка, затянулся сигарой.) Лучше делать новости, чем рассказывать о них. Ну, иди, работай.

Эттли озадаченный вышел.

 

США. Вашингтон. Осень. 1953 г.

 

Кабинет президента генерала Дуайта Эйзенхауэра. Портрет первого президента Америки Джона Вашингтона и скромный стол тогдашнего президента. Дуайт задумчивый сидел за столом. Вошёл секретарь и доложил: «К Вам господин Уильям Херст» (глава громадной газетной американской газетной монополии). Дуайт глубоко вздохнул и сокрушённо ответил: «Пусть заходит».

Херст (зашёл тяжело дыша и сразу начал): Господин президент! Надо немедленно вмешаться.

Дуайт Эйзенхауэр: В чём дело?

Херст: Украина получает Крым! Россия отдала его.

Дуайт Эйзенхауэр: Ну и что?  

Херст: Но это же создаёт напряжение. Надо привести в состояние боевой, тревожной подготовки войска в Европе.

Дуайт Эйзенхауэр (с раздражением): Ты что, меня с маршалом Жуковым поссорить хочешь? Он же мой боевой товарищ, мы воевали вместе против нацистов!

Херст: Но они же Ялту отдают, где Рузвельт, Черчилль, Сталин собрались вместе, мир разделили. Им плевать на Ялту!

Дуайт Эйзенхауэр: Ну и дураки, исторические места отдают. И что русские и украинские люди не одинаковые народы? Мне кажется, одинаковые.

Херст: Да, вроде, разные, хотя точно не знаю. Надо им устроить ссору, клинья забить между ними, шумиху поднять в мире.

Дуайт Эйзенхауэр: Ну и забивай, обличай, «Голос Америки» подключай, «Свободу» и всю вашу братию (потом задумчиво продолжил). А вообще-то, я в Россию собираюсь — мне на Байкале виллу строят. Хочу отдохнуть в тайге, если ты шуму много не наделаешь.

Херст: Я всё понял. Шум будет.

 

КНР. Пекин. Осень. 1953 г.

 

Зал заседания Политбюро. Все сидят в синих робах. За столом Мао Цзэдун, рядом Пэн Дэхуай, главнокомандующий Народно-освободительной армией Китая, прославившийся тем, что перешёл реку Янцзы с миллионом или больше китайских добровольцев и разбил американцев в корейской войне. На сцене пятизвёздочный флаг Китая.

Мао Цзэдун: Пэн Дэхуай, этот Крым далеко от Китая?

Пэн Дэхуай: Да, нет, вроде в Европе. А что, американские империалисты там высадились?

Мао Цзэдун: Да, нет, вроде, но вот-вот Украина оттяпает его от России, а там и до американцев недолго.

Пэн Дэхуай: Ну, отправим туда миллионов пять-семь добровольцев — успокоятся.

Мао Цзэдун: Да, нет, надо просто поговорить с Хрущёвым и другими, чтобы они свои земли не раздавали, а то снова начнётся война, как в Корее. Ты поговори там с Жуковым, чтобы осторожнее были. А то, что … Внутреннюю Монголию, отдавай Монголии, то бишь МНР?

Пэн Дэхуай: А что, дошло до  этого?

Мао Цзэдун: Да, я вот запомнил, как меня Сталин в приёмной три часа продержал, а потом огорошил, что провинцию Синьцзян надо передать Казахстану, и они там уйгурскую республику сделают. Хотя я, честно говоря, испугался, но Сталину возражать не решился. Он ведь был решительный. Я и промямлил: лет через пять сделаем, а сейчас там националистов убивают, уйгурских мусульман добить надо. Попыхал, попыхал трубкой и согласился. Вот человек был — настоящий вождь пролетарской революции. А нынешнего не пойму, хитрый, изворотливый. Кабы он ревизионистом не стал. В общем, поговори с Жуковым, образумь: в СССР ничего менять нельзя, а то во всём мире зашевелится беда.

 

Москва, октябрь, 1953 г.

 

Ленинская комната на заводе, естественно, с портретом Ленина. В комнате 5 – 7 человек. За столом двое: председатель пролетарской группы «За чистоту ленинизма» Ким доцент МГУ Борис Львович Шалевич, председатель Совета партии «За ленинские нормы».

Ким: Дорогие товарищи, наша пролетарская группа действия «За чистоту ленинизма» решительно выступает против волюнтаризма, так, кажется  это у вас, Борис Львович, в науке называется, Никиты Сергеевича Хрущёва. Он никаким съездом партии не избран, но авторитетом партии распоряжается. В частности, распустил слух,  что передаст Крым от России Украине. Как это так? Без обсуждения, без выборов? Ну, товарищ Сталин это мог, но тогда война была, и то он провозгласил тост «За русский народ!» А русский народ и рад был, ведь самый бедный народ, не то что грузинский. Ему и слово дорого. А сейчас, что? Взял — отдал. Мы, пролетарии, решительно возражаем — советоваться надо, война закончилась.

Борис Львович: Да, мы тоже группа, почти партия «За ленинские нормы» этого предложения о Крыме не понимаем. Вот ведь Владимир Ильич прямо в своей работе спрашивал: «Чуждо ли нам чувство национальной гордости?» И твёрдо отвечал: «Нет, не чуждо». Значит, мы протестуем. Мы, евреи, особенно и всегда протестуем первыми. А мой тёзка Лев Толстой был даже «зеркалом революции», самим Ильичем назван. Надо выступать против. Сначала вы, а мы за вами.

Ким: Ну, что, друзья, идём на митинг на Манежную площадь всей партией в 10 человек.

Борис Львович: Ну, и мы почти все сразу. Три человека, два больны.

Ким: Вот, мой отец, коренной пролетарий, даже революционное имя мне дал: Коммунистический интернационал молодёжи, сокращённо Ким. Мы за великий интернационализм, но сейчас надо никого не ущемлять. На улицу, товарищи! На демонстрацию!

 

Москва, осень, 1953 г.

 

Квартира Хрущёва. Спальня. Раздаётся громкий крик: «Не буду, не буду!» В комнату вбегает с фонарём Нина Петровна — жена Хрущёва. «Ты что, Никита, что с тобой?»

Хрущёв: Он, он появился. Всего пять слов.

Нина Петровна: Да кто он?

Хрущёв: Да Сам, с трубкой. Погрозил: не разрушай, в историю войдёшь как Герострат.

Нина Петровна: (поняв о кои идёт речь, всё-таки переспросила) А Герострат-то кто?

Хрущёв: Да, один древний человек-грек, что сжёг для славы постройку.

Нина Петровна: Ну, тебе-то что? Из-за какого-то грека страдаешь. А Самого-то давно нет, с марта. Забудь его.

Хрущёв: Ну, как забудь, ведь появляется же. Может, секрет какой знает исчезать и появляться, а нам не передал.

Нина Петровна: Никита, ты же материалист, в Бога не веруешь, а тут… Ну, что ещё сказал-то?

Хрущев: Добавил ещё: «Не трогай Крым. Я же Украине отдал Львов, Буковину, Закарпатье, что русинами заселено, а я их украинцами прозвал, да ещё Измаил от Молдавии. В ООН пристроил Украину-то, ведь не Грузию и Узбекистан. Не трогай Крым!» Я и закричал: «Не трону, не трону!»

Нина Петровна: Не повторяй, Никита, больше это. Сделаешь, сразу двадцать пять голосов получишь  — твой перевес. А жертвы свои спиши на него, добавь ещё несусветное количество. Ведь, чем больше врёшь, тем больше верят…

Хрущёв: Ой, успокоила, я ведь не знал, Нина, что ты у меня, как Коллонтай.

Нина Петровна: Сам ты Дыбенко! Я ведь за мужиками не бегала, как она, и не вопила: переспать с любым, что стакан воды выпить. Помнишь?

Хрущёв: Да, помню, помню, сейчас не до этого.

Нина Петровна: Спи, Никита, он больше никогда не приснится живым.

 

Кремль, последний день 1953 г.

 

Собралось Бюро Президиума ЦК КПСС и министры. Заходит торжественный Хрущёв, у галстука толстый узел, наверное, сама Нина Петровна завязала.

Хрущёв: Товарищи, садитесь (хотя все давно уже сидят). Мы вступаем завтра в Новый год, год, свободный от тирании!

Каганович: (оглядываясь) От какой тирании, товарищ Хрущёв?

Хрущёв (чуть смешался и смутился): Ну ещё время не пришло сказать всю правду, но мы её в ближайшее время скажем. А сейчас я хочу вас поздравить: мы совершаем акт величайшего интернационализма. Я подписал решение передать Украине Крымский полуостров. Это большой подарок Украине к 300-летию Переяславской Рады, воссоединению на вечную дружбу наших народов. Мы провели разведку и на Западе, и на Востоке. Наши враги, эти поджигатели войны, конечно, недовольны. Жалкие митинги в Лондоне и Нью-Йорке. На Гаити — там их лакей Самоса. На Востоке тоже обеспокоены, что тоже придётся что-то передавать. Ну, знаете: им ещё надо поучиться, а не рыпаться на старшего брата. В Москве беспокойно. По агентурным сведениям две крупные группировки недобитых врагов народа думают выйти на улицы, на демонстрацию. Ну, тут тебе, Георгий, (обращается к Жукову) надо будет поработать: танки ввести. «Броня крепка…»

Жуков (перебивая, и не дослушав до конца): Никита Сергеевич, я тебе танки не дам расстреливать и давить свой народ…

Хрущёв: Да, тебя никто не просит давить — попугать надо… Ладно, у нас войска МВД есть. Надо, товарищ Круглов, вывести пару тысяч, чтобы в гражданской одежде и в милицейской форме были, на Манежную площадь, а то и раньше их изолировать, арестовать и в Мордовские леса.

Молотов: Постоянно ты, Никита, спешишь. Ну, собрать надо Верховный Совет, посоветоваться. Да и Суслов пусть повыступает. Он, ведь, когда начнёт речи говорить — все успокаиваются, засыпать станут.

Хрущёв: Шутки неуместны. Ну, что тут особенного, это ведь как комод в одном доме, где семьи разные его переставляют, где лучше поставить. Ведь ничего не изменится. Вот ты, Алексей, самый молодой из нас, да и в Совмине всё чувствуешь, что тут плохого? (Обращается к Косыгину).

Косыгин (покашливая и немного смущаясь: ведь не часто на Политбюро выступает): Да, плохого пока ничего нет. Но почему мы всё за счёт России, русского народа. Вот у них нет даже своей компартии.

Хрущёв: Как это нет? А мы кто?

Косыгин: Да мы СССР, а вот в Узбекистане есть Компартия Узбекистана, у Грузии — своя компартия, у Украины — тоже есть… Всё-таки они о своих республиках думают. А вот и Академия наук СССР. В РСФСР своей нет, даже Союза писателей нет.

Хрущёв (раздражаясь): Ну, вот, вы всё то о попах, то о писателишках думаете, а кто о пролетариях и о колхозниках думать будет? Все за дело. Кто будет разгонять толпы, а кто указы готовить. За работу, товарищи!

 

Мордовия, весна, 1954 г.

 

Станция Зубова Поляна. Из вагона выгружают арестантов. Выстраивают по 4 человека в ряд. Двух отводят. «Вот их сопровождай, глаз не своди!» — говорит краснолицый майор молодому солдатику. Тот пристраивает арестованных в конце колонны, с любопытством поглядывая на них. Колонна пошла. Солдатик всё-таки тихо спрашивает: «А вас за что?»

Борис Львович (тихо говорит): Мне сказали, что скоро освободят: я уже покаялся…

Солдатик (обратился к Киму): А тебя тоже освободят скоро?

Ким (вздыхает): Нет, меня не скоро. Да мне и признаваться не в чем.

Солдатик (с подозрением смотрит на него): А за что тебя посадили?

Ким (ещё раз вздыхает): За Россию...

Солдатик (вздыхает тоже, молчит долго, потом спрашивает): Дак, ты что, большевик?

Ким: Это почему же?

Солдатик :Мой дед говорил, что большевики после революции хотели, чтобы всем было хорошо, а коммунисты, чтобы только им хорошо было.

Ким: Не знаю, так ли это? Но вот мой дед сказал, что на войне не спрашивали партийный ты или нет и какой национальности, а видишь, победили!»

Солдатик (молчит, соображает): Вот в тюрьме не спрашивают, всех в одну робу одевают. (Идёт, долго думает, потом снова спрашивает): А что, тех, кто за Россию, тех в тюрьму сажают?

Ким (неуверенно говорит): Да нет, не всех, многие работают на неё.

Солдатик: Вот и я работать буду на Россию после службы.

 

Азовское море, лето, 1954 г.

 

Село Широкое. На краю хата, завитая диким виноградом. Перед домом цветы. За накрытым столом в армейской форме хозяин дома, крепкий и обветренный Иван Никифорович Иванко. Входит такой же крепыш, немного более высокий Иван Иванович Иванов. У обоих на груди медали «За освобождение Варшавы» и «за взятие Берлина» и другие награды. Обнимаются, целуют друг друга, хлопают по плечам.

Иван Никифорович: Я уже думаю: невже не прийдэ, самогон же нагревается, а сало размораживается, может, уже не пьёт. На боевого собрата это не похоже.

Иван Иванович: Да я за то опасаюсь, вдруг на границе из Крыма таможню поставили?

Хохочут.

Иван Никифорович: А тебе то шо? Ты же сейчас на Украине. Тебя с потрохами передали нам (хохочут). В общем, как малые дети играются, как будто что-то меняется.

Иван Иванович: А вдруг меняется? Заставят украинску мову изучать, писать на ней. Историю без России придумают.

Иван Никифорович: Ну и выучишь мову, она лёгкая, и полезно тебе. У нас, на Донбассе, все говорят, правда, на суржике: пять слов русских, одно украинское — все понимают друг друга. А знаешь, есть история, как Скрипник, был у нас на Украине такой начальник — пришёл, кажется в 1929 г., к Калинину Михаилу. Тот был тоже начальник, но эсэсэровский. Его даже называли «всесоюзный староста». Так ему Скрипник говорит: «Михаил, дай деньги на украинизацию, надо Донбасс научить». — «А сколько тебе надо?» — «Ну, один миллион золотом». Калинин руками взмахнул и говорит: «Да, ты что? Мы же индустриализацию ведём, а ты украинизацию». Потом Калинин спрашивает: «А какая разница?» «Да, есть», — говорит Скрипник. «Ну, скажи, как по-украински голова?» — «Ну, голова». — «А рука?» — «Рука». — «А нога?» — «Нога». — «А спина?» — «Спина». — «Тьфу ты, ну, а жопа?» — «Жопа, то срака». Калинин и говорит: «Что я тебе на сраку один миллион золота дать должен?» Так и остались вы с жопой, а мы со сракой (хохочут оба), так что до сих пор разговоры на сухую ведём.

Разливают, чокаются, крякают. «Ну, ещё по одной!»

Иван Иванович: А помнишь, Ваня, под Варшавой, мы сидим в окопе, немцы поливают из миномётов, а ты говоришь: «Хотя бы скорее Варшаву освободить, братьев-славян, а там и на Берлин».

Иван Никифорович: Да, то було. Кинулися в атаку, нашего якута Колю и убили, но на Берлин пошли. Давай, Ваня, салом закусывай с цыбулей.

Иван Иванович: Да, тут вы чемпионы мира, никто такого сала не делает. А я вот гречневую кашу люблю. В моём  детстве дед в первую мировую войну в русском корпусе во Франции воевал. Помогали, как всегда, всем. Ну, сидят они, едят из котла кашу, француз подошёл, посмотрел и говорит: у нас этим кормят только скотину. А дед ложку облизал и говорит: «Вот вы лягушек едите, а у нас их скотина есть не будет» (хохочут).

Наливают ещё по одной.

Иван Иванович:  Да, Берлин брали, злость была страшенная. Вот мы вам отомстим за всё, думали: за города взорванные, за сёла сожжённые, за убитых детей. А взяли — злость прошла. Вроде бы мы их простили.

Иван Никифорович: Не простили, но злобы не держали. Зло было на наших полицаев и бандеровцев. Так наши-то затаились, в схроны спрятались, но в спину стреляли. Я как демобилизовался, так ехал через Львов. Едем, поём, выпиваем, конечно. И вдруг из леса пулемётная очередь. Мы приказали поезду остановиться, пошли в лес, да больше с дрючками. Двух схватили, поддали, но не убили. На следующей станции коменданту и передали.

Иван Иванович: Вот они сейчас и могут снова стрелять. Да, возьмут и наших людей стравят друг на дружку, наговорят. Вон, слыхал, Черчилль в каком-то там Фултоне призвал снова войну уже с нами начать.

Иван Никифорович:  Да ну шо ты, Ваню з нами стравить, николы такого не буде, мы ж браты, а зараз кровные браты. Не помню, кто з наших поэтов написал: «Нiколи, нiколи не буде Вкраiна рабою нiмецких катiв». Катi - це по руськи палачи, мучители.

Иван Иванович: Ну, в общем, всяких гадов. Давай выпьем за вечную дружбу! Вот и Крым вам отдали.

Иван Никифорович: Да, где ж нам. Це все нам всем! Давай чарку за дружбу вечную.

Встают, чокаются, обнимаются, запевают.

На границе тучи ходят хмуро.

Край суровый тишиной объят.

Уходят нетвёрдой походкой за сцену, затягивают.

Гремя огнём, сверкая блеском стали,

Идут машины в яростный поход.

Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин

И первый маршал в бой нас поведёт.

***

Как в любой бурлеск-пьесе выходит Резонер и объявляет:

Вот и сказке конец. А сказка по старой и мудрой присказке: «Эх, если бы, да кабы…»

Но Мудрые зрители знают: «В сказке ложь, но в ней намёк, добрым молодцам урок».

До следующей встречи.

Валерий Ганичев



Санкт-Петербург,
ул Смольного д.3, каб.№3-75

(812) 539-51-62

Яндекс.Метрика