 |
Кирсанов Анатолий Иванович Кирсанов Анатолий Иванович
Детское воспоминание о войне Я родился в станице Апшеронской Краснодарского края (с 1947 года - город Апшеронск). Детство и школьные годы прошли там же. Город Апшеронск возник из небольшой казачьей станицы, в которой первые поселенцы осели в 1863 году. Город расположен на северном склоне Главного Кавказского хребта в долине реки Пшеха, в 105 км к юго-востоку от города Краснодара. Местом будущего города стал лагерь Апшеронского полка, который принимал участие в Кавказской войне в начале 18 века. Сейчас в нём проживает более 40 тысяч жителей. Промышленность в основном ориентирована на обработку древесины. Значительную долю в экономике города занимает туризм и сфера услуг для отдыхающих. В 1953 году я закончил среднюю школу и поступил в Ленинградский кораблестроительный институт. С 1953 года в городе Апшеронске я бывал только наездами - в период студенческих каникул посещал родителей, а после окончания института уже намного реже. В период отпусков иногда отдыхал в великолепных местах малой Родины. Слово «война» нас, родившихся до её объявления, в один миг разделила наши воспоминания о детстве на две части: довоенные и военные. Мирная, довоенная жизнь осталась в памяти приятными моментами, сопутствующими лаской и заботой ко мне со стороны родителей и близких родственников. Мои родители познакомились в Апшеронске и зарегистрировали брак 1934 году. После женитьбы жили в общежитии (у нас его называли «бараком») около полутора лет. Ко времени моего рождения, 22 июля 1935 года, родители получили земельный участок на окраине станицы для строительства собственного жилого дома. Так как строительство велось собственными силами, то процесс затянулся на несколько лет. Этот период в семейной жизни был очень сложным и тяжёлым, так как воспитание малыша (а я довольно часто болел) и ведение строительства без посторонней помощи требовало от родителей напряжения всех сил, больших материальных, духовных и нравственных усилий, сохранить взаимную любовь и, в конечном итоге, семью. По мере моего взросления обустраивался и наш скромный дом (размером 4м х 6м), создавалась мамой уютная, семейная, бытовая обстановка, а вся «мебель» была сделана руками папы. Стабильная работа отца и своевременная выплата зарплаты давали у нас уверенность в лучшую жизнь на ближайшие годы и надежду, что все тяжбы остались позади (гражданская война, коллективизация, голод). Магазины, конечно, не ломились от изобилия продуктов и ширпотреба, но скромный набор основных продуктов питания и бытовых предметов имели. В день получки отец приносил домой леденцы или кусковой сахар и угощал меня, приговаривая: «Это тебе от зайчика, я работал в лесу, и он тебе передал». Я знал, что отец иногда на неделю уезжал работать от предприятия на заготовки древесины, и поэтому верил в эту сказку. Помню некоторые моменты в семье, когда папа иногда приносил с работы отрез ситца и, передавая его маме, говорил: «Это тебе на платье на праздник. Я его получил как лучший работник «Леспромхоза». Видимо, тогда было значительное влияние профсоюзных органов на социальные условия рабочих, так как в разговоре дома отец всегда упоминал профсоюз как структуру, заботящуюся о трудовом человеке. В 1938 году отец тяжело болел, лежал в больнице, и для дальнейшего восстановления здоровья ему, как лучшему работнику, дали бесплатную путевку в Сочи. Опять же он говорил, что это забота профсоюзной организации. На майские праздники ходили на демонстрацию семьями, а после неё дружно собирались на полянке у реки с родственниками, знакомыми, друзьями, и заканчивали праздник поздно вечером обильным питьём и застольем. Нам, малышам, тоже кое-что перепадало – сладкое угощение с расстеленных на траве одеял, скатертей, простыней. Говорили, что иногда случались потасовки, но я среди наших родственников и знакомых таких случаев не помню. Время было активного строительства и подъёма экономики, надежд на лучшую жизнь. О комфортных условиях проживания тогда мало думали, ведь в построенном родителями доме не было ни электричества, ни радио. Воду брали в колодце у соседей, туалет на улице, зато была стабильная работа и уверенность в завтрашнем дне. И всё же, когда собирались у нас гости родителей по случаю праздников, после выпитой рюмки между ними иногда возникал разговор о событиях, прошедших в годы гражданской войны, периоде коллективизации и о текущей политике. События тех лет затронули личную жизнь и уклад в семье почти каждого человека и потому эти волнующие моменты продолжали обсуждаться в доверительных компаниях. К тому же в период с 1936 года по 1940 год внутри страны проходили крупные политические акции по разоблачению в шпионской деятельности различных группировок и их арестам, что вызывало в обществе определённую тревогу и озабоченность. Как правило, нас, малышей при разговорах на эти темы из застолья выпроваживали на прогулку во двор, вручив каждому по куску хлеба с леденцом или сахаром. Это были типичные, бытовые разговоры, которые в дальнейшем в повседневной жизни не обсуждались. Уже после 1953 года я узнал, что родители папы и мамы, и они сами очень сильно пострадали в гражданскую войну и в период коллективизации. Мой папа родился в семье кубанского казака недалеко от станицы Апшеронская, у родителей было пятеро детей: два сына и три дочери. Отец получил трёхклассное образование в церковно-приходской школе. Он был вторым ребёнком в семье, сестры младшие практически никакого образования не получили. В 1919 году была принята директива ЦК РКП (б) о беспощадной войне с казачеством,* в результате её выполнения было зарублено и расстреляно более тысячи казаков на Кубани. Был зарублен и мой дед (отец папы), а старший брат Василий отправлен в лагерь в Пермский край на 15 лет. Через два года умерла моя бабушка (мать папы) и четверо детей остались одни. Жизнь каждого из них складывалась по-разному, но наследие, что они из рода казаков, тяжело легло на их личную социальную обустроенность. Моя мама родилась на Украине в семье украинского крестьянина и тоже довольно многодетной. У родителей было шестеро детей: три сына и три дочери. В 1932-33 годах на Украине проходили мероприятия по изъятию зерна из личных запасов и создание коллективных хозяйств. В результате начался голод. От недоедания умерла бабушка (мать моей мамы), потом умер мамин брат. В этой ситуации мой дед (мамин отец) решил покинуть Украину и отправился со всеми детьми на Кубань искать лучшую долю. Почему ему захотелось попасть в станицу Апшеронскую, я не знаю. Но вышло так, что он сам и его дети прочно осели в станице до конца своих жизней. Постепенно к концу тридцатых годов уровень жизни и комфортность быта заметно выросли. Трудовой народ и страна в целом уверенно и напряжённо укрепляли экономическую мощь страны. В 1939 году в нашей семье произошло важное, радостное событие – родилась моя сестра Люда. Отец по-прежнему работал, мама занималась домашним хозяйством и нашим воспитанием. Мама, родившаяся в деревне на Украине, закончила всего один класс церковной школы, да ещё на украинском языке. Ей пришлось на Кубани осваивать русский язык, при том, что её школьное образование составляло всего один год. Профессии она не имела, зато хорошо знала крестьянский труд и всю жизнь в семье, а во время военной оккупации в Апшеронске особенно, выручали нас её трудолюбие, решительность и находчивость в сохранении жизни моей и моей сестры. В Европе уже шла война, а у нас в стране ещё пели песни и сдавали нормативы на получение значков «Готов к труду и обороне», «Ворошиловский стрелок», и не верилось, что война уже близко у наших очагов. Заканчивалось моё довоенное детство, а с ним и светлые воспоминания. У порога дома появился зловещий призрак фашистской оккупации и совсем другая детская жизнь. В яркий солнечный день 22 июня 1941 года – это было воскресенье – родители, как всегда, собирались заниматься хозяйственными делами и по возможности поработать в огороде, заботясь об урожае для семьи в предстоящую зиму. Я уже не помню, кто из соседей к нам прибежал и буквально закричал слово «война». Лица родителей сразу побледнели, и наступил какой-то ступор. Работа на земельном участке была брошена и по-соседски стали обсуждать, что же теперь будет. На следующий день, в понедельник, отец, как всегда, ушёл на работу, а уже во вторник ему принесли повестку из военкомата. В среду, 25 июня 1941 года – я очень запомнил этот момент – как отца провожал на фронт. Вокзал бурлил от многочисленного прибытия людей, казалось, все жители станицы собрались семьями в одном месте. На железнодорожных путях стояли длинные два состава товарных вагонов (их почему-то называли «телятниками»), в которые шла погрузка мужчин призывного возраста. Крики, плач, пьяная громкая речь – всё сливалось в один тягостно щемящий шум, угнетающий психику и отодвинувший на многие десятилетия назад надежду на лучшую жизнь. Мама держала меня за руку (мне было почти 6 лет), а сестра (ей было два года) сидела на руках у папы и, ничего не понимая, была спокойной и равнодушной. Мама, вытирая слёзы, постоянно просила папу, чтобы он писал письма как можно чаще, а она будет его ждать. Жизнь стала грустной, потускневшей и молчаливой, появились так называемые хлебные карточки на покупку продуктов. Оставшиеся без мужей и братьев родственники, в основном женщины и дети, да мой дедушка (ему было 67 лет), как-то стали чаще встречаться, горе всех подвигало к взаимной поддержке и общению. Хотя война ещё где-то далеко, но о ней напоминают репродукторы, появившиеся на уличных столбах, нехватка продуктов, ежедневная отправка кого-то на фронт и уже появившиеся в станице первые похоронки. События на театре военных действий в начале войны стали развиваться так, что отец попал на фронт, защищавший Киев. Буквально с ходу их направили в боевое подразделение, уже значительно потерявшее свою численность личного состава. Принимая участие более трёх месяцев в боевых действиях, он был контужен и захвачен в плен под Киевом. Получив всего два – три письма после его мобилизации, мама до 1944 года о его судьбе ничего не знала. Прошёл год Великой отечественной войны и её разрушительный, зловещий грохот приближался к нашей станице. До оккупации фашистами Апшеронска оставалось 2-3 месяца и жители стали готовиться к его защите. Местные власти организовали строительство защитных сооружений со стороны западной части станицы (мы жили на этой стороне Апшеронска). Женщин, стариков обязывали рыть окопы, сооружать противотанковые рвы и т.д. Моя мама, дедушка, родственники много раз принимали в этом участие. В начале августа 1942 года стало заметно больше населения в станице, людские потоки двигались через Апшеронск в горы, бросив свои дома на просторах Кубани и не желавшие оставаться на оккупированной территории. Они гнали стада коров, овец, коз, тянули тележки с домашними вещами и шли вереницей в горы, не ведая, что их ждёт впереди. Некоторые оседали в Апшеронске, и один инвалид преклонного возраста попросил маму разрешения остановиться у нас на 2-3 дня. Видимо он был бывалый солдат, т.к. он маме сказал, что если мы не собираемся уходить в горы, то во время боевых действий в станице, чтобы не погибнуть семье, он может выкопать у нас в огороде окоп, накрыть его брёвнами и землёй и сделать его безопасным объектом. Он это сделал профессионально, и этот окоп стал нам в дальнейшем не только временным жильем во время боёв в станице, но и постоянным до сырых декабрьских зимних холодов. Кончался жаркий августовский день 1942 года. Уже слышалась глухая канонада со стороны Краснодара, рождая безнадёжность и мрачное ожидание. Моей маме 29 лет, она с двумя детьми осталась одна. Мужчина, проживший у нас 3 дня, ушёл в горы. Из станицы были эвакуированы предприятия, вывозилось ценное оборудование, из магазинов исчезали продукты и доставлялись в горы, где создавались тайники для партизанских отрядов. 14 августа 1942 года, в полдень, внезапно в небе появились немецкие самолёты, начали стрелять по скоплению людей, которые занимались растаскиванием ценных вещей и продуктов, не вывезенных вовремя в эвакуацию. Через пару часов послышался гул мотоциклетных моторов, застучали пулемётные очереди вдоль нашей улицы. Мы сидим в окопе, дом пуст, двери не замкнуты. Во двор входят двое, один офицер и солдат. Они входят в дом и ждут хозяев. Мама выходит из окопа, а за ней и мы с сестрой. Офицер знаками, на немецком языке дал нам понять, что он занимает весь дом, а мы должны жить в окопе. Он со своим денщиком отныне будет хозяином нашего жилья. Урожаем, который созревал на огороде, он разрешил нам пользоваться. Безусловно, что в первую очередь овощи на огороде тоже принадлежат денщику, а уже остатки нам. До глубокой осени мама старалась в конфликт с денщиком не вступать и готовила нам пищу на открытом огне в огороде после фашиста. В течение 3-4 месяцев немцы на нас практически не обращали внимания, военные действия в горах доставляли им много забот. Офицер периодически уезжал на неделю – две на линию фронта и возвращался снова угрюмый, грязный и озабоченный. Однажды в октябре он возвратился из очередной поездки забинтованным, больным и через сутки его увезли. Вместо него поселился другой немецкий офицер, который проявлял повышенный интерес к людям, приходившим к нам. В период немецкой оккупации много красноармейцев, отставших от своих частей или сбежавших из лагерей для военнопленных, ходили по дворам и просили дать им гражданскую одежду, чтобы не попасть при облаве к немцам. Мама отдавала все папины вещи, которые остались в доме. Учитывая придирчивое внимание второго фашистского офицера ко всем вновь появляющимся людям у нашего двора, мама процедуру переодевания, как правило, проводила в тёмное время суток в огороде, где росли кусты и высокая трава. Зная, что за это она может быть схвачена фашистами, мама договорилась с моим дедушкой, чтобы он взял нас с сестрой к себе, если это будет возможно. Но по-другому она поступить не могла, так же действовали и другие женщины, наши соседки. Мама ходила к лагерю, где содержались военнопленные красноармейцы, с целью передачи варёного картофеля, свёклы, фруктов. Женщины собирались в небольшую группу и шли к лагерю, причем они уже знали некоторых охранников (как правило, это были местные полицаи). Они и позволяли женщинам осуществлять эти передачи через колючую проволоку. За весь период оккупации станицы наши лётчики ночью, а иногда и днём систематически бомбили определенные места нахождения немецких служб или складов, что заставляло нас, жителей, прятаться в окопы и подвалы. Недалеко от нашего дома и сейчас стоит электростанция. Она в мирное время давала жителям тепло и свет. Во время эвакуации власти города вывели её из строя, чтобы станция не досталась врагу в рабочем состоянии. Весь пятимесячный период оккупации немцы пытались её восстановить, но так и не смогли этого сделать. К тому же советские летчик во время налётов смогли целенаправленно сбросить на станцию несколько бомб. В ноябре месяце стали крепнуть морозы и мы из окопа переселились в сарай. Мама набросала соломы, сена, тряпок из окопа, а дедушка где-то достал буржуйку и приспособил её в сарае. В центре станицы немцы проводили систематические облавы, хватали коммунистов, евреев и отправляли в лагерь для военнопленных, почти всех расстреливали. Мама редко ходила в центр станицы, но после его посещения рассказывала родственникам и знакомым, что немцы хоронят в парке культуры своих погибших офицеров, солдат они хоронили на другом кладбище. На столбах расклеены приказы, которые, как правило, заканчиваются за их невыполнением расстрелом. Активно действовали апшеронские партизаны. Были взорваны мосты через реку Пшеху. Немцы мосты восстанавливали, но их снова взрывали. Партизаны расстреляли нескольких полицаев, которые пошли на службу к фашистам, в том числе в охрану лагеря военнопленных красноармейцев. До войны в Апшеронске и прилегающих к ним хуторах, добывалась нефть. Запасы нефти были не очень большие, но качество её было высоким. Немцы упорно искали специалистов по восстановлению взорванных нефтяных скважин, пытаясь возобновить добычу нефти. Но и этого им не удалось достичь, практически все специалисты были призваны в армию, а женщины, старики и дети были далеки от процесса нефтедобычи. Лето и осень 1942 года на юге позволяло находить природные источники питания, широко использовались крапива, лебеда, лесные ягоды и фрукты. С приходом холодных, дождливых дней в ноябре жить в окопе стало невыносимо, запасов продуктов на зиму не было, не было ни спичек, ни соли, ни мыла и т.д. Стало правилом ходить по-соседски за огоньком, щепоткой соли. «Дай жару» был ходовой жаргон с порога, когда появлялся кто-либо из соседей. Банные процедуры для нас с сестрой мама проводила в большом тазу, в котором вода была специально настояна на золе, полученной после сжигания стеблей подсолнуха. Мыла не было, этот зольный настой заменял его. Особенность этой воды в том, что щелочь, попадая в глаза и ранки на теле, вызывала острую боль, щипала так, как будто, в тебя воткнули тысячу иголок. А ранки на теле, особенно на ногах и руках, у нас имелись всегда! С весны до глубокой осени ходили всегда босыми и, как неизбежный результат, появлялись трещины кожи на руках и ногах, называвшиеся «цыпками». Поэтому мытьё в тазу сопровождалось плачем и криком о скорейшем окончании этой гигиенической процедуры. Но эти санитарные меры спасали нас от вшей и разных инфекций, бельё кипятилось в ведре с такой же водой, насыщенной золой. В период оккупации Апшеронск стал как-бы прифронтовым немецким тылом Туапсинского фронтового рубежа. От линии ожесточённых боёв не более 30 км. В станице было много немецких госпиталей и несколько кладбищ по захоронению немецких солдат. К глубокой осени 1942 года по станице начали ползти слухи – немцев крепко бьют под Сталинградом. Эти слухи косвенно подтверждались отсутствием у офицеров прежнего веселья, в разговорах между собой они часто произносили слово «Сталинград». У некоторых фашистов на рукавах зачернели траурные повязки. Наступил новый 1943 год, пьяные немцы стреляли в ночное небо, но какая-то лихорадочная обстановка уже витала в воздухе. Это были уже не те фашисты августа 1942 года. Это уже напоминало пир во время чумы. Немцы стали зверствовать всё сильнее и сильнее. Прошёл слух, что немцы с полицаями расстреляли 11 партизан у реки Пшеха, учинили расправу над мирными жителями. Жену и двух детей партизанского проводника Белаша живыми зарыли в землю. После освобождения Апшеронска в оврагах возле предприятия «Авторемзавода» и местного аэродрома было обнаружено более двухсот трупов жителей станицы. В большинстве это были жители Апшеронска еврейской национальности. Во второй половине января 1943 года уже чувствовалась какая-то перемена, заметно назревали важные события. Нашего офицера вместе с денщиком в конце января как ветром сдуло. Подъехала легковая машина, и они исчезли также внезапно, как и появились в августе 1942 года. Мимо нашего дома из станицы потянулись отступающие колонны немцев с техникой, оружием, по зимней грязи тянулись обозы, запряженные крупными лошадьми. Телеги были закрыты брезентом, внутри, прижавшись друг к другу, закутанные в грязное тряпьё (полотенца, одеяла, женские шали) и другой награбленной одеждой, сидели заросшие щетиной вояки вермахта. В случае, если ослабевшая лошадь отказывалась тащить фургон, её пристреливали, а фургон опрокидывали с дороги. Так продолжалось два дня, немцы бежали поспешно и трусливо. Станицу они оставили без боя, стараясь максимально разрушить или сжечь оставляемые ими в спешке склады, военную технику и оружие. Параллельно улице, на которой мы проживали, проходила единственная железнодорожная магистраль, являвшаяся важным транспортным звеном в снабжении войск боеприпасами, материальными средствами и живой силой фашистов. Железная дорога и вокзал постоянно подвергались бомбардировке нашими летчиками, немцы её постоянно восстанавливали и строго охраняли. Обратившись в бегство, покидая последним эшелоном станицу, немцы взрывали за собой полотно дороги, оставляя горящие, набитые немецким имуществом, вагоны. Естественно, они были объектом повышенного внимания со стороны местного населения, и особенно подростков. Я тоже принимал в этом участие в команде, которой руководил мой двоюродный брат, старше меня на семь лет. На горящем складе, где до войны хранилось зерно - т.н. «Заготзерно» и рядом мельница по его переработке – я успел заполучить в сумку через плечо 3-4 кг зерна и немецкие с шипами сапоги из твердой кожи, предназначенные для оснащения специальных отрядов в горных условиях. Известно, что на Кавказе были сорваны гитлеровские планы операции «Эдельвейс» по выходу через горные перевалы к побережью Чёрного моря. Принесённые мною сапоги были потом экономно разделаны на отдельные куски, из которых впоследствии изготовили обувь для мамы и меня. Брошенные раненые лошади бродили вокруг Апшеронска, некоторые конские туши уже были частично разделаны для питания. Заметно появились бесхозные собаки, и даже по ночам на границе с лесом, стали появляться волчьи стаи. Оружия было брошено столько, что казалось им можно вооружить всё население Апшеронска, а потому мальчишек оно заманчиво тянуло к себе и как будто само лезло в руки, От этого оружия погибло много мальчишек или стали калеками. Утром 27 января 1943 года в станице появились первые советские автомобили ЗИС(ы) с красноармейцами. За ними медленно стали появляться колонны конных повозок с оружием и солдатами. Потом пошли пешие солдаты в изношенных шинелях, в шапках-ушанках и тощими вещмешками за спиной. Женщины с детьми выходили на улицу, приветствовали солдат, плакали и радостно их обнимали. Помню, я тогда впервые увидел некоторых военнослужащих в погонах, да и оружие у них было не винтовки трёхлинейки, а автоматы ППШ с круглыми дисками. Через некоторое время станица стала приходить в себя после пятимесячной оккупации, чаще стал появляться свет керосиновой лампы в незакрытых занавесками окнах, на улицах стало больше людей. Первых пленных немцев я увидел дней через пять после их бегства из станицы. Их вёл по улице советский солдат – в грязных шинелях, унылых, озирающихся по сторонам. К лету в Апшеронске в лагерях их стало уже сотни, а потом тысячи человек. Они восстанавливали электростанцию, строили дороги, дома, убирали улицы. Вскоре власть в лице военного коменданта издала приказ о сдаче местным населением в трёхдневный срок имеющееся на руках огнестрельное и холодное оружие. А добра этого, как я уже сказал выше, было ой как много. К весне появились первые магазины, которые стали продавать хлеб по карточкам. Наша семья из трёх человек имела право купить 600 г хлеба (иждивенцы получали 200 г хлеба на человека). Конечно, его не хватало, голод постоянно стимулировал искать какую-то дополнительную прибавку. С уходом немцев из Апшеронска и неокрепшей ещё советской власти и отсутствия милиции в полную силу расцвёл бандитизм и грабежи. Эти темы постоянно обсуждались жителями и вызывали страх и неуверенность в обществе. На ночь дома в станице наглухо закрывались ставнями на окнах, двери запирались мощными крючками. Попрошайки, гадальщики, калеки и бездомные обустроились в общественных местах, особенно на базаре, вокзале и у магазинов. Создалась обстановка для быстрого возникновения частной торговли собственными и ворованными вещами. С довоенных времен в станице существовал базар, который был центром не только торговли, но и информации, слухов и сплетен. Он и сейчас стал притягивать к себе бандитов и спекулянтов, мошенников, попрошаек, калек-инвалидов и гадалок. Осталось в памяти одно событие, которое и сегодня вызывает у меня щемящую боль и, в тоже время, глубокую любовь к маме. В один из мартовских дней мама понесла на базар обменять какие-то свои вещи на хлеб. Домой она принесла увесистый черный кирпич хлеба и говорит, что нам хватит на несколько дней. Мы дружно с сестрой уселись за стол, мама хлеб разрезает - а он оказался заполненным картофельными очистками и деревянными опилками. Я впервые увидел, как её нервы не выдержали, она горько заплакала, её трясло от безысходности и подлого обмана. Прошло много лет, но я и сейчас восхищаюсь и удивляюсь, какое мужество и силу характера надо иметь женщине, чтобы в тяжелейших условиях войны трудиться для фронта, выкормить и сберечь жизни детей и упорно ждать мужа с войны. Пойти в первый класс в 1942 году мне помешали немцы. После их изгнания жизнь и порядок медленно восстанавливались. Наступил сентябрь 1943 года, и я пошёл в первый класс. Школа была 4-х летка, в большом деревянном здании, до войны там было какое-то учреждение. Никакого школьного оборудования там не было, мы приходили со своими табуретками и стульями, а столы нам сделали из досок, разобранных с каких-то сооружений. Мама мне сшила сумку из мешка, пришила веревку к ней, и я через плечо её носил до 4-го класса. Букварей было несколько штук на весь класс (40 человек). Тетрадями служили всевозможные старые довоенные типографские бланки, газеты, картон. Карандаш был роскошью, а писали палочки и черточки чернилами, изготовленными из черной бузины. Ягоды кипятили, и если плохо это сделаешь, чернила прокисали и бродили, в мороз обязательно замерзали. Школа отапливалась печкой, поэтому сидели в одежде и в шапках, окна были частично закрыты досками, частично уцелевшим стеклом. Помню первую учительницу Александру Евгеньевну, которая нас голодных и холодных не только учила азам грамоты, но и по-матерински старалась понять нашу «бесшабашность» и бескультурье. Пока было тепло, большинство ходило босыми в школу, а с наступлением холодов обзаводились обувью, изготовленной из разных материалов, но чаще из обрезков автопокрышек легковых автомобилей. После прохождения ученика в такой обуви остаётся след на снегу или грязи в виде прерывистого пунктира от прыгающего автомобиля. Эта обувь деформировала детские ноги и доставляла большие неудобства их владельцам. Война ещё шла на Западе, а освобождённые города и сёла восстанавливались в трудных условиях: люди напряжённо строили своё будущее, растили детей, поднимали из руин новые промышленные объекты, расширяли и углубляли познания в науке и технике. В начале 1944 года мама получила долгожданное письмо от папы, что он жив и продолжает службу в Красной Армии. До этого мама обращалась в военкомат о судьбе отца, ей сказали, что он пропал без вести под Киевом. И вот вдруг радостная весть – отец жив. Потом я уже от него узнал, что он был контужен и попал в плен, бежал из лагеря под Киевом, но потом снова был схвачен и отправлен в лагерь на территории Белоруссии. После освобождения из лагеря, пройдя проверку, был восстановлен в армии и дошёл до Берлина. Вести с фронта приходили всё больше и больше обнадёживающие, что победа близка и солдаты вернутся домой. И всё же победа пришла неожиданно и застала врасплох. 9-го мая 1945 года утром вдруг послышались выстрелы в центре станицы, через короткое время люди стали выходить на улицу, громко разговаривать, бегать по-соседски друг к другу. У всех на лицах радость и слово «Победа». Потом был салют, люди всю ночь шумели, играла музыка, и счастью не было предела. В станицу начали возвращаться солдаты, но отца задержали в Германии для организации и участия в отправке в СССР военного снаряжения и промышленного оборудования из поверженного Берлина. Демобилизовали его в декабре 1945 года, под Новый 1946 год. Он внезапно появился в доме в шинели, пилотке и вещмешком на спине, в котором оказалось несколько банок консервов. На погонах шинели пришиты сержантские красные полоски. Я давно мечтал надеть пилотку со звездой, и теперь мечта осуществилась. Я гордо выходил в ней на улицу мне грустно завидовали друзья, у которых отцы не вернулись с войны. Отец устроился на работу, я продолжал учиться в школе, сестра пошла в первый класс, мама занималась нашим воспитанием и ведением хозяйства. Быт в семье и жизнь в целом постепенно входили в мирную колею, что позволило нам с сестрой получить среднее образование и продолжить обучение в высших учебных заведениях. Кончилось детство, оно было ласковое и мирное до войны и жестокое, голодное, нищенское в военные годы. *Примечание:необходимое уточнение (от редакции) 24января 1919 года Оргбюро ЦК рабоче-крестьянской партии большевиков выпустило циркулярную инструкцию за подписью Я. Свердлова. Она вошла в историю как «директива о расказачивании». В казачьих землях отменялись все льготы, конфисковывались продукты и изымалось оружие. Началась массовая депортация казаков. Их земли и дома передавались горским народам, с которыми казаки всегда конфликтовали. По приказу Орджоникидзе, обезлюдевшие станицы следовало «отдать беднейшему безземельному населению и в первую очередь всегда бывшим преданным Советской власти нагорным чеченцам». Все казаки в возрасте от 18 до 50 лет должны были быть вывезены на Север. Процесс тормозила лишь хроническая нехватка железнодорожных вагонов. Письмо Оргбюро ЦК партии от 24 января 1919 года ставило казачество в положение поверженного врага и фактически объявляло его вне закона.
Вслед за директивой ЦК РКП (б) в газете Троцкого "Известия народного комиссариата по военным делам " появилась статья Вацетиса, в которой автор, стремясь перечеркнуть многовековые заслуги казачества перед Отечеством, писал: |
|
|
Санкт-Петербург, (812) 539-51-62 |
|
|